Дальше пошли с совсем иным настроением. Григорий чувствовал, что все может закончиться не так, как они ожидали. Он подумал о силах, противостоявших рабочим: знать, министры — и армия. Как далеко они готовы зайти, чтобы не дать народу обратиться к своему царю?

Ответ он получил почти сразу. Глядя через головы вперед, увидел шеренгу солдат, и его бросило в дрожь от ужаса: они стояли с ружьями наизготовку.

Люди начали понимать, что сейчас произойдет, и колонна замедлила шаг. Отец Гапон, шедший от Григория на расстоянии вытянутой руки, обернулся и закричал: «Царь не позволит армии стрелять в свой народ!»

И тут же раздался оглушительный грохот, словно град стучал в жестяную крышу: солдаты дали залп. Григорию в ноздри ударил едкий запах дыма, душа ушла в пятки.

— Не бойтесь! — закричал священник. — Они стреляют в воздух!

Раздался новый залп, но, похоже, пули ни в кого не попадали. И все равно у Григория внутри похолодело.

А потом был третий залп, и на этот раз пули не прошли поверх голов. Григорий услышал крики и увидел падающих людей. Он медлил, озираясь, но мама крикнула: «Ложись!» — и изо всех сил толкнула его на землю. Он упал ничком. Мама уронила рядом Левку и упала сверху.

«Сейчас мы умрем», — подумал Григорий, и сердце у него застучало так громко, что заглушило грохот ружей.

Вокруг все стреляли и стреляли, и от этих страшных звуков не было спасения. Люди бросились бежать, по телу Григория протопали тяжелые ноги, но их с Левкой головы мама закрыла собой. Они лежали и тряслись от страха, а над ними продолжались стрельба и вопли.

Потом огонь прекратился. Мама пошевелилась, и Григорий поднял голову, чтобы оглядеться. Люди разбегались кто куда, они что-то кричали друг другу, но воплей ужаса больше не было.

— Вставайте, скорее! — воскликнула мама, и они кое-как поднялись на ноги и побежали прочь от дороги, перепрыгивая через неподвижные тела и обегая истекающих кровью, стонущих раненых. Они замедлили шаги, только добежав до переулка.

— Я штаны намочил! — шепнул Григорию Левка. — Только маме не говори!

А мама уже собрала вокруг себя толпу.

— Нет, мы будем говорить с царем! — кричала она, и люди останавливались и удивленно смотрели на ее широкое крестьянское лицо. Ее зычный голос разносился по улице. — Они нас не остановят! Надо идти к Зимнему!

Раздались одобрительные возгласы, люди закивали. Левка заплакал.

Слушая об этом через девять лет, Катерина сказала:

— Ну зачем она это сделала? Ей надо было идти с детьми домой, а не подвергать их опасности!

— Она часто говорила, что не хочет, чтобы мы жили так, как жила она, — ответил Григорий. — Наверное, она считала, что всем нам лучше умереть, чем жить без надежды на лучшую жизнь.

Они пошли в центр города, с тысячами других рабочих. Солнце поднималось все выше над заснеженными улицами, и Григорий расстегнул пальто, размотал шарф. Для Левкиных маленьких ножек это был слишком длинный путь, но мальчик был так потрясен и напуган, что даже не хныкал.

Наконец они дошли до Невского проспекта. Кругом толпился народ. Сновали туда-сюда конки, в опасной близости перед ними во всех направлениях проносились пролетки — в те времена, вспоминал Григорий, автомобилей на улицах было еще очень мало.

Они встретили токаря Константина с Путиловского завода. Он мрачно сказал маме, что и в других районах города демонстрантов убивали. Но она не замедлила шаг, и все, кто двигался с ней, выглядели столь же решительно. Они уверенно прошли мимо магазинов с немецкими пианино, шляпками из Парижа и роскошными серебряными вазами для тепличных роз. Григорию рассказывали, что здесь в ювелирном магазине аристократ мог истратить на безделушку для любовницы столько, сколько за всю жизнь не заработает заводской рабочий. Они прошли мимо синематографа, где Григорий мечтал когда-нибудь побывать. У продавцов, торгующих горячим чаем из самоваров и разноцветными шариками, торговля шла бойко.

Дойдя до конца Невского, они вышли к Зимнему дворцу. Увидев его впервые в двенадцатилетнем возрасте, Григорий никак не мог поверить, что в таком огромном здании могут жить люди. Это было непостижимо, как шапка-невидимка и скатерть-самобранка в волшебной сказке.

Площадь перед дворцом была белой от снега. На дальнем ее конце стояли солдаты в длинных шинелях, кавалерия, пушки. Вдоль набережной стояли зеваки. Все новые толпы выливались на площадь с прилегающих, как притоки Невы, улиц, и Григория, как пробку, выталкивали вперед. Он с удивлением заметил, что на площади собрались не только рабочие: многие были в теплых пальто, какие носили представители среднего класса, — видимо, шли домой из церкви, — были там и студенты, и гимназисты в своей форменной одежде.

Мать предусмотрительно повела их подальше от солдат, в Александровский сад — парк перед длинным бело-желтым зданием Адмиралтейства. Другим пришла в голову та же мысль, и толпа зашевелилась. Все судачили о кровавых расправах: по всему городу колонны косили ружейным огнем, а потом рубили саблями казаки. Григорий смотрел на длинное здание Зимнего дворца с сотнями окон и думал: «Ну где же он, где же царь?»

— Потом мы узнали, что в то утро его и не было в Зимнем дворце, — рассказывал Григорий Катерине, и сам слышал в своем голосе горькую обиду разочарованного человека. — Его вообще не было в городе. Царь-батюшка уехал на выходные в Царское Село, гулять на свежем воздухе и играть в карты. Но мы тогда этого не знали и взывали к нему, умоляя выйти к своим верноподданным.

Призывы к царю звучали все настойчивее; кое-кто из демонстрантов начал задирать солдат. Всеобщее напряжение и недовольство росли. Вдруг в Александровском саду появился отряд казаков верхами. Всем было велено разойтись. Не веря своим глазам, Григорий со страхом смотрел, как казаки без разбору хлещут людей плетьми, кое-кто плашмя бил людей саблей. Григорий не знал, чего именно они ждут от царя, но, как и прочие, надеялся, что государь как-нибудь спасет их от бед, если только о них узнает.

Солдаты прицелились.

Несколько человек впереди упали на колени, сняли шапки и стали креститься.

— На колени! — крикнула мама, и вскоре почти вся толпа стояла на коленях.

Наступила напряженная тишина, и Григорию стало еще страшнее. Он смотрел на нацеленные в него винтовки, на бесчувственные, похожие на изваяния лица солдат.

А потом услышал звук трубы.

Это был сигнал. Солдаты дали залп, и люди, кто молча, кто крича и плача, стали валиться на промерзшую землю. Мальчик, забравшийся на фонарный столб, чтобы лучше видеть, вскрикнув, упал. Другой рухнул с дерева, как подстреленная птица.

Григорий видел, как ничком повалилась мама. Чтобы укрыться от пуль, решил он, и последовал ее примеру. Но лежа рядом, увидел вокруг ее головы кровь, ярко-красную на белом снегу.

— Нет! — закричал он. — Нет!

Левка заплакал.

Григорий обхватил маму за плечи и перевернул. Ее тело обмякло. Он взглянул ей в лицо… Что это? Там, где были глаза, лоб — какая-то бесформенная масса.

Первым страшную правду понял Левка.

— Она умерла! — взвизгнул он. — Маму убили, мою маму убили!

Выстрелы смолкли. Люди вокруг бежали, ковыляли, ползли прочь Григорий попытался собраться с мыслями. Что ему делать? Маму надо отсюда забрать, решил он. Он подсунул под нее руки — и поднял Это было нелегко, но он был сильный.

Он огляделся, пытаясь понять, куда идти. Все вокруг странно дрожало и расплывалось, и он понял, что глаза застилают слезы.

— Идем, — сказал он Левке. — Нельзя сейчас плакать.

На краю площади их остановил старик. Лицо было в морщинах глаза слезились. На нем была синяя заводская роба.

— Ты молодой, — сказал он Григорию. Его голос звучал отчаянно и яростно. — Запомни навсегда этот день. Запомни навсегда, как царь расстрелял свой народ.

Григорий молча кивнул.

— Живи долго, — сказал старик, — и непременно отомсти.

— Я нес ее с версту, потом устал, и мы поехали на трамвае, — рассказывал Григорий Катерине.